Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

«РЕЗОЛЮЦИЯ Н.С. ХРУЩЕВА ПРОИЗВЕЛА МАГИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ НА КГБ, ВОЕННУЮ ПРОКУРАТУРУ… АППАРАТ КПК ПРИ ЦК КПСС»: За кулисами реабилитационного процесса. Документы о ленинградских ученых, репрессированных в годы Великой Отечественной войны. 1957–1970 гг.
Документ № 15

Из апелляции И.К. Альтшуллера XXIV съезду КПСС

23.12.1970

В ПРЕЗИДИУМ XXIV СЪЕЗДА КПСС

 

от бывшего члена КПСС с 1927 года

Альтшуллера Исаака Константиновича

 


3 А Я В Л Е Н И Е

 

14-го февраля 1958 года на заседании Комитета партийного контроля при ЦК КПСС я был исключен из рядов КПСС с формулировкой «За нарушение социалистической законности» по общему конфликтному делу совместно с ОГОЛЬЦОВЫМ С.И., ЗАНИНЫМ С.Ф., ПОДЧАСОВЫМ И.В. и КОЖЕМЯКИНЫМ И.А.

Этому предшествовали следующие обстоятельства:

2-го апреля 1956 г. я был арестован КГБ при Совмине СССР. В течение года содержался в одиночном тюремном заключении. Мои следователи из КГБ и военной прокуратуры СССР инкриминировали мне по периоду моей работы в Ленинградском управлении НКВД искусственно созданное ими тягчайшее государственное преступление, якобы выразившееся в фальсификации мною совместно с другими сотрудниками КГБ дела ленинградских ученых во время Отечественной войны и ленинградской блокады. Однако военный трибунал Ленинградского военного округа, которому после окончания следствия было передано мое дело, отказался меня судить, опровергнув своим объективным определением от 15/IX-1956 г. сфабрикованное моими следователями обвинение против меня. В дальнейшем, благодаря активному вмешательству ЦК КПСС, признавшему мой арест необоснованным, следственные органы вынуждены были освободить меня из-под стражи 30/III-1957 г., а дело мое прекратить.

Мне долго было непонятно, почему работники особой инспекции КГБ, производившие расследование по моему делу совместно с работниками военной прокуратуры СССР, были так заинтересованы в том, чтобы представить в виде невинных агнцев репрессированных в период ленинградской блокады лиц, занимавшихся антисоветской и изменнической деятельностью, прикрывая их громким наименованием ленинградских ученых? Почему, с другой стороны, те же работники следственных органов так добивались опорочить честных сотрудников органов госбезопасности, в том числе и меня, выполнявших в соответствии с приказами военного времени, в исключительно суровых условиях ленинградской блокады, свои обязанности по разоблачению пособников гитлеровских оккупантов, изменников Родине и антисоветчиков-пораженцев?

Лишь значительно позднее, после ознакомления в аппарате КПК при ЦК КПСС с некоторыми материалами этого дела, мне стало известно, что следственные органы КГБ и военной прокуратуры руководствовались в своем тенденциозном расследовании по нашему делу волюнтаристской резолюцией Н.С. ХРУЩЕВА на заявлении освобожденного из лагерей в 1954 г. ленинградского профессора СТРАХОВИЧА: «Разыскать всех виновных и строго наказать»1. Во исполнение этой грозной резолюции, заранее обуславливающей нашу виновность, быв. пред. КГБ СЕРОВ, в порядке угодничества и подхалимажа, стараясь загладить свои собственные старые грехи (например, поголовное выселение народов ряда кавказских республик), дал в свою очередь жесткие директивы работникам особой инспекции КГБ по подбору «материалов» и проведению тенденциозного расследования по делу ОГОЛЬЦОВА и других.

Несмотря на то, что быв. нач. Ленинградского управления НКВД КУБАТКИНЫМ я был отстранен от дела после получения мною отказного протокола допроса от проф. ВИНОГРАДОВА и даже не принимал участия в окончании этого дела (cм. прилагаемый краткий перечень — пункты 1, 4 и 5), только я один был подвергнут аресту по приказу СЕРОВА 30/III-1956 г. Очевидно, что СЕРОВ при этом рассчитывал, подвергнув меня — старика, перенесшего тогда первый инфаркт миокарда, одиночному тюремному заключению, быстро добиться от меня признания в мнимых преступлениях и ложного оговора других работников КГБ.

Однако все ухищрения моих следователей, стремившихся доказать нашу вину в якобы незаконном репрессировании в период ленинградской блокады ряда научных работников, неправильно реабилитированных в 1954 г., не увенчались успехом. Не помогли им даже методы шантажа, применявшиеся к одному из моих однодельцев КОЖЕМЯКИНУ, от которого угрозами и обещаниями пытались вымогать ложные показания на меня и других работников КГБ (см. п. 5 прилагаемого краткого перечня). Бесспорно, что если бы повторилась обстановка периода Отечественной войны и ленинградской блокады, то с изменниками и предателями поступили бы точно так же по всем строгостям законов военного времени.

Убедившись, что искусственно созданный криминал по делу т. наз. ленинградских ученых недостаточен для предания меня суду, следственные органы стали фабриковать против меня дополнительное обвинение по ежовскому периоду. В отрыве от порочной ежовской системы 1937–1938 гг. моими следователями были извлечены из архивов следственные дела того времени, в которых я принимал прямое или косвенное участие (оформлял документы, присутствовал на контрольных допросах арестованных и т.д.). Известно, что массовые аресты, следствие и репрессирование по ним производились в условиях культа личности, по директивам руководящих инстанций и приказам «сталинского наркома» ЕЖОВА органами НКВД, прокуратуры и суда упрощенно, с нарушением элементарных советских законов. Все это сопровождалось изо дня в день призывами общественно-партийных организаций, административных органов, а также нашей печати об усилении бдительности, уничтожении всех врагов народа, ускорении разгрома «пятой колонны» во имя спасения революции и советской власти. Естественно, что в той нагнетаемой атмосфере массовой шпиономании все честные коммунисты, работавшие в органах НКВД, суда и прокуратуры, допускали «во имя спасения революции» нарушение норм советской законности при проведении массовых арестов и упрощенном оформлении следственно-судебных актов по ним. Больше того, все исключенные из партии коммунисты арестовывались «за связь с врагами народа» без достаточных к тому оснований, по указаниям руководителей партийных организаций.

Но только отдельные проходимцы, проникшие случайно в органы НКВД, использовали ту обстановку в своих личных карьеристских целях. Подавляющее же большинство нас — честных коммунистов, выполняя приказы НКВД СССР, считало, что мы это делаем во имя спасения революции и советской власти. В тех случаях, когда у меня возникало твердое убеждение, что отдельные лица арестованы ошибочно, я старался добиться их освобождения. Несмотря на то, что это грозило мне тяжелыми последствиями в тогдашней суровой обстановке, я, по мере своих сил, добивался освобождения невинно арестованных […]2

Никогда и ни при каких обстоятельствах я лично не применял методов физического и психического воздействия к арестованным […] Трибунал ленинградского военного округа своим объективным определением от 15 сентября 1956 г. разрушил искусственно построенное следствием провокационное обвинение против меня и возвратил мое дело в следственные органы, указав на необоснованность моего ареста и обвинения. Но несмотря на это я содержался еще 6,5 месяцев после того в одиночном тюремном заключении и по приказу СЕРОВА на меня продолжалась подборка «материалов» (целое собрание сочинений в 12 томах).

Лишь благодаря настойчивому вмешательству ЦК КПСС, признавшего мой арест необоснованным, особая инспекция КГБ была вынуждена меня освободить из-под стражи 30/III-1957 г. Но во имя спасения «чести своего мундира» и для оправдания моего годичного тюремного одиночного заключения СЕРОВЫМ были подписаны неправомерные постановление о прекращении моего дела («за давностью») и дискриминационный приказ об изменении формулировки моего увольнения из органов КГБ в 1951 г., заклеймившие меня преступником до конца моей жизни.

Когда же неправильные действия следственных органов мною были обжалованы в ЦК КПСС, то в ответ на это КГБ и военная прокуратура СССР переслали в КПК при ЦК КПСС весьма тенденциозную обзорную справку, составленную по «материалам следствия» с тем, чтобы расправиться со мной. Эта цель была достигнута путем исключения меня 14/II-1958 г. из рядов КПСС по групповому конфликтному делу совместно с ОГОЛЬЦОВЫМ, ЗАНИНЫМ и др.

О том, насколько удалось работникам КГБ и военной прокуратуре ввести в заблуждение КПК при ЦК КПСС по нашему делу, можно судить хотя бы по следующим фактам: 1) мой партследователь ГАНИН отбросил, как ненужный хлам, все приведенные мною в моих устных и письменных объяснениях факты, опровергающие искусственно созданное против меня обвинение; 2) одновременно ГАНИН целиком воспринял точку зрения следственных органов, заранее представивших ему свои тенденциозные материалы и выводы по ним; 3) главным и единственным обвинителем, выступавшим на заседании КПК по нашему делу, был пом. воен. прокурора ПЕТРОВ, непосредственно проводивший необъективное следствие по моему делу совместно с работником инспекции КГБ Н. СЕРОВЫМ.

Считаю необходимым более подробно остановиться на этих фактах, чтобы дать объективный анализ произведенной над нами расправе.

Свои надежды на справедливое расследование по моему делу я перенес в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, твердо веря, что все наносное будет отсеяно и полная истина, наконец, восторжествует. Поэтому я был неприятно поражен и морально убит, когда партследователь ГАНИН прочел мне т. наз. обзорную справку, повторившую целиком искусственно созданные КГБ и военной прокуратурой СССР обвинения против меня, зафиксированные в серовском постановлении о прекращении моего дела (за давностью). Мои многократные обращения к ГАНИНУ о приведении фактов, опровергающих состряпанные следственными органами обвинительные материалы против меня, остались безрезультатными. Я убедился, что ГАНИН, не желая вникнуть в существо дела, полностью воспринял точку зрения следственных органов, заранее представивших ему свои тенденциозные материалы и выводы. Одновременно ГАНИН неоднократно заверял меня, что не может быть и речи о моем исключении из партии, так как никаких умышленных партийных преступлений я не совершал, а мною допущены лишь ошибки, объясняющиеся порочной системой работы органов безопасности того времени. Как потом выяснилось, аналогичные заверения ГАНИН делал ОГОЛЬЦОВУ, ЗАНИНУ, ПОДЧАСОВУ и КОЖЕМЯКИНУ. Двурушническая линия поведения ГАНИНА стала окончательно для меня ясной 22 января 1958 г. на заключительной беседе со мной. На этой «беседе»-допросе неожиданно для меня ГАНИН предоставил основную роль моему бывшему следователю из инспекции КГБ Н. СЕРОВУ, тенденциозное поведение которого я обжаловал в ЦК КПСС. Допрос-беседа, проводившаяся 22 января 1958 г. Н. СЕРОВЫМ в присутствии ГАНИНА, сопровождалась оскорбительными и клеветническими эпитетами по моему адресу. Мне до сих пор непонятно, для чего ГАНИНУ понадобилось в стенах ЦК КПСС, которому я принес жалобу на незаконные действия следственных органов по моему делу, повторять мучительный и оскорбительный мой допрос следователем СЕРОВЫМ? Зная, что я не оправился от тяжелых травм, нанесенных мне следственными органами одиночным тюремным заключением, сопровождавшимся у меня вторым инфарктом миокарда, такой поступок со стороны ГАНИНА является по меньшей мере непартийным и негуманным.

14 февраля 1958 г. состоялось заседание Комитета партконтроля при ЦК КПСС под председательством быв. члена президиума ЦК КПСС Н.М. ШВЕРНИКА, на котором рассматривалось общее конфликтное дело на ОГОЛЬЦОВА, ЗАНИНА, ПОДЧАСОВА, КОЖЕМЯКИНА и меня. ГАНИН зачитал краткую справку-заключение, в котором все поименованные лица без всякой дифференциации их проступков были охарактеризованы как злостные нарушители социалистической законности, фальсификаторы дела ленинградских ученых в период блокады и т.п.

Затем тов. ШВЕРНИК предоставил каждому из нас поочередно слово для справки. Но по существу дела никому из нас не дали возможности высказаться, так как члены Комитета партконтроля и приглашенные гости (из КГБ и военной прокуратуры) прерывали нас множеством реплик и озлобленных выкриков, как то:

«У вас всех руки по локти в крови…»

«Вы еще смеете оправдываться, лучше расскажите, какие пытки вы применяли к честным людям?..»

«Все ваши агенты — провокаторы, а вы — липачи…»

«Сколько невинных людей вы уничтожили, а их детей оставили сиротами?..» и т.д. и т.п.

Наших объяснений не слушали и, как только мы доходили до существа дела и приводили аргументы, оправдывающие нас в какой-то степени, возгласом «довольно!» нас обрывали и сажали на место.

К моему глубокому изумлению, после наших коротких оборванных выступлений слово было предоставлено работнику военной прокуратуры — подполковнику ПЕТРОВУ, тому самому ПЕТРОВУ, который наряду со следователем КГБ Н. СЕРОВЫМ непосредственно вел следствие по моему делу, неоднократно оскорблял меня на допросах и заявлял, что «все старые чекисты — провокаторы и липачи, которых нужно беспощадно уничтожать». И вот этому самому погромщику старых чекистских кадров (иначе я его никак назвать не могу) была предоставлена на заседании КПК при ЦК КПСС не ограниченная регламентом возможность окончательно заклеймить нас позорным клеймом преступников и нарушителей соц. законности. Так как он был единственным лицом, выступавшим на этом заседании с обвинительной речью, то его выступление прозвучало, как обвинительный приговор всем нам. ПЕТРОВ с присущей ему демагогией и жгучей ненавистью к старым чекистам разрисовал нас как банду матерых преступников, возглавлявшуюся ОГОЛЬЦОВЫМ, которая якобы занималась фабрикацией шпионских и диверсионных организаций в целях уничтожения невинных советских ученых и научных работников. Дававшаяся неоднократно пом. прокурора ПЕТРОВЫМ и в процессе моего следствия, и на заседании КПК клеветническая оценка старых чекистских кадров ничем по существу не отличается от позорных и грязных инсинуаций зарубежной антикоммунистической и профашистской прессы, именующей всех чекистов кровожадными палачами и опричниками, терзающими русский народ.

После выступления прокурора ПЕТРОВА последовал 5-минутный перерыв. Затем тов. ШВЕРНИК коротко резюмировал итоги разбора нашего дела и объявил, что все мы, как недостойные оставаться в рядах партии, подлежим безусловному исключению. Тут же последовал отбор у нас партийных документов. Насколько заранее был предрешен вопрос о нашем исключении из партии, можно судить хотя бы по тому, что тов. ШВЕРНИК в своем коротком резюме огласил ошибочные и извращенные партследователем ГАНИНЫМ факты по существу наших «преступлений» (например, мне были приписаны чужие дела и агенты и я упорно именовался зам. нач. Ленинград. управления НКВД, хотя никогда таковым не был).

Лично у меня остался исключительно тяжелый осадок от этого заседания верховного контрольного органа нашей партии, который даже формально, как мне кажется, будучи введен в заблуждение следственными органами, нарушил основные принципы внутрипартийной демократии, а именно:

1. Мне, так же как и другим товарищам, при разборе нашего дела не была предоставлена возможность высказаться в последний раз перед решением вопроса о нашей партийности с тем, чтобы дать объяснения по существу дела и опровергнуть возводимые на меня следственными органами искусственные обвинения. Общеизвестно, что даже самым закоренелым преступникам — бандитам предоставляется такая возможность и их «последнее слово» на суде не ограничивается.

2. Непонятно, почему на заседании высшего партийного контрольного органа единственное обвинительное выступление было предоставлено пом. военного прокурора ПЕТРОВУ, хотя было известно, что он непосредственно занимался следствием по моему делу, являлся лицом заинтересованным в апробировании вынесенного им совместно с КГБ постановления, порочащего членов партии — старых чекистов, проходящих по этому делу.

3. Еще более непонятной является тенденция партследователя ГАНИНА, вопреки фактам, подтвердить неправильные выводы работников военной прокуратуры и КГБ и представить в виде невинных агнцев репрессированных в период ленинградской блокады лиц, занимавшихся антисоветской и изменнической деятельностью, прикрывая их громким наименованием «ленинградских ученых». С другой стороны, разве наша партия заинтересована в том, чтобы огульно опорочить всех чекистов, имевших несчастье работать в период ежовско-берианской порочной системы? Если это не так, то зачем на заседании КПК при ЦК КПСС вместо нормальной деловой обстановки была создана атмосфера жгучей ненависти к старым чекистам с оскорбительными выкриками еще до разбора дела по существу?

Только в обстановке волюнтаризма и субъективизма могла иметь место такая неоправданная расправа над старыми чекистами и немолодыми коммунистами на заседании высшего контрольного органа нашей партии. Резолюция Н.С. ХРУЩЕВА на заявлении ошибочно реабилитированного СТРАХОВИЧА произвела свое магическое действие как на КГБ и военную прокуратуру CCСP, так и на введенный ими в заблуждение аппарат КПК при ЦК КПСС. Двурушническое же поведение ГАНИНА, осуществлявшего совместно с представителями следственных органов расправу над нами в соответствии с хрущевско-серовскими указаниями, полностью дезориентировало руководство КПК при ЦК КПСС.

В декабре 1958 г. мною было подано заявление на имя Президиума XXI внеочередного съезда КПСС с просьбой о восстановлении меня в рядах партии. Однако в феврале 1959 г. КПК на своем заседании в суженном составе отверг мою просьбу по чисто формальным мотивам.

В октябре 1961 г. мною вторично было подано заявление на имя Президиума ХХII съезда КПСС с просьбой о восстановлении меня в рядах партии. Но и на сей раз мне было отказано в моей просьбе.

Мое заявление в Президиум ХХIII съезда КПСС постигла та же участь.

Прошло уже 13 лет после моего исключения из партии. За это время 3 моих однодельца либо скончались, либо стали беспомощными инвалидами: ЗАНИН — умер, ПОДЧАСОВ — разбит параличом, АРТЕМОВ — шизофреник. Представители КПК при ЦК КПСС и КГБ в ответ на мои неоднократные обращения к ним, рекомендовали мне прекратить борьбу за пересмотр моего дела, так как это неминуемо приведет к сокращению моей жизни. Я знаю, что после перенесенных мною двух инфарктов миокарда (при моей прогрессирующей стенокардии и коронарной недостаточности) жить мне-старику осталось недолго. Но разве я могу молчать и не добиваться восстановления справедливости ради продления своего существования? Так может поступать лишь обыватель, и не этому нас учил В.И. ЛЕНИН. Пока сердце бьется в груди, я буду бороться за то, чтобы, смыв серовское клеймо, умереть коммунистом.

Полностью убежден, что в нашем социалистическом государстве должна восторжествовать справедливость и как карточный домик рассыпаться искусственно созданное против меня серовское обвинение. Поэтому я вынужден снова обратиться в высшую инстанцию нашей ленинской партии: помогите мне, пока я еще жив (а не посмертно), пробить брешь в глухой стене бюрократизма, дав указание пересмотреть мое дело по существу, а не формально.

С 16-ти летнего возраста я активно работал в рядах комсомола, а затем коммунистической партии. В 1925 г. я был направлен партией в органы госбезопасности. С 22-летнего возраста всю свою сознательную жизнь работал в органах ГБ и погранвойсках, честно и преданно служа своей Родине. За свою работу в органах Госбезопасности награжден высокими правительственными наградами: орденами Ленина, Красного знамени, Красной звезды и медалями. В 1951 г. был уволен в порядке бериевской дискриминации. Как и другие честные коммунисты-чекисты, я имел несчастье работать в органах госбезопасности в период ежовско-бериевской порочной системы. Однако даже тогда, в тех случаях, когда был абсолютно убежден в невиновности арестованных, несмотря на грозившие мне за это последствия, я добивался освобождения и реабилитации невиновных.

Еще раз повторяю, что бесконечно благодарен ЦК КПСС, поддержавшему меня и мою семью в самый тяжелый для меня момент жизни и ускорившему мое освобождение из тюрьмы, признав необоснованность моего ареста.

Я — солдат революции, отдавший всю свою сознательную жизнь выполнению приказов партии на остром участке классовой борьбы и в силу этого совершавший ошибки, вытекавшие из порочной системы работы органов госбезопасности ежовско-берианского периода.

Верю, что высшие органы нашей партии в лице съезда и Ленинского центрального комитета доведут свою помощь мне до конца и вынесут по моему делу справедливое и объективное решение, восстановив меня в рядах партии.

Моя жизнь на закате. Прошу родную партию — дайте мне умереть коммунистом!

 

Приложение: Краткий перечень некоторых фактов, опровергающих искусственно созданное против меня обвинение3.

 

Альтшуллер

 

23 декабря 1970 г.

 

РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 5. Л. 221–231. Подлинник. Машинописный текст, подпись — автограф.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация