Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

ПИСЬМО П.Б. АКСЕЛЬРОДА Ю.О. МАРТОВУ (сентябрь 1920 года): Первая полная публикация
Документ № 1

Письмо П.Б. Аксельрода Ю.О. Мартову


4 сент[ября] 20

[Цюрих]

Дорогой Юлий Осипович!

Сию минуту получил Ваше письмо от 4/VIII1; месяц в пути, это по нынешним временам очень скоро. Письмо Ваше от 22 июля я еще скорее получил. Но других писем, ни Ваших, ни товарища N.2, за исключением двух последних, я не получил3. Особенно досадно мне, что то семилистовое письмо, о котором Вы упоминаете в письме к Щупаку, не дошло до меня. Не у Дугони ли оно? Я ему послал запрос с обратной распиской, но до сих пор ни расписки о получении, ни моего запроса не получал. От англичан4 я также никаких писем не получал. Получили Вы мои письма через Мендера, которому я послал после его отъезда из Берлина по указанному им адресу большое послание (в 22 страницы большого формата на пишущей машинке) к Гюисмансу, в ответ на его письмо ко мне? Конечно, писал я его собственно не для одного Гюисманса, а, имея в виду вообще руководящие круги Интернационала (не одного только II-го, а всех социалистических партий и организаций), которые в своей совокупности5 на разные лады предавали и продолжают еще предавать подлинную русскую революцию и русский пролетариат. И мне, конечно, очень хотелось и хочется, чтобы это послание попало в руководящие (по крайней мере) круги нашей партии в России. Предупреждаю, однако, что круговая ответственность Интернационала (т.е. его политических и литературных вождей) трактуется, вернее, затрагивается там лишь слегка, почти только косвенно, под более или менее узким углом зрения. Я еще надеюсь преподнести им (в печати) настоящий, возможно более полный и обоснованный обвинительный акт! В последнее время, когда уже невозможно или крайне трудно стало объявлять решительно все сообщения об ужасах большевистского режима не чем иным, как «Schanermärchen» (A[rbeiter] Z[eitung]6 еще при старике Адлере), по инициативе О. Бауэра и под влиянием его книги7 пущена в ход теория, всецело санкционирующая большевизм в России, и, безусловно, отвергающая его для Запада. Вот Вам красный теоретический фундамент для требования «автономии» в тактике, политике и т.д. западных раб[очих] партий и для абсолютного их безразличия к насилиям большевиков над пролетариями социалистическими и их партией в России. И не характерно ли для лидеров «II Интернац[ионала]» то, что они ни пальцем не шевельнули для организации «интернациональной комиссии8 из представителей политических и профессиональных организаций»9? Даже Каутский и Штребель нигде в печати словом не обмолвились в пользу такой комиссии, а между тем, в тот момент, когда английские Labourites10 заговорили о посылке делегации, совсем нетрудно было бы побудить их взять на себя инициативу в деле организации интернациональной комиссии с общей программой и планом. Высказанные мною в письме к Гюисмансу предположения и опасения (условно, предположительно) относительно характера отчета английской делегации11 оказались близкими или не очень далекими от действительности. И опять-таки никто из западных антибольшевиков (включая Каутского, Берншт[ейна], Мергейма и т.д.) ровно ничего не пытались делать, чтобы побудить англ[ийскую] делегацию опубликовать офиц[иальный] отчет с правдивой оценкой самого режима в большевистской России.

Однако тот же Каутский и другие, так непростительно индифферентно и пассивно относившиеся к вопросу о наиболее верном пути к раскрытию правды об этом режиме и к пробуждению в [западном] соц[иалистическом] пролетариате сознания своего долга «вмешаться», «интервенировать» в «in die inneren Angelegenheiten»12 Советской России, эти самые западные товарищи с радостью приняли приглашение грузинского правительства приехать в Грузию в качестве гостей13. Наши старые товарищи и друзья в Грузии, конечно, хорошо понимают первостепенную важность исследования положения дел во всех областях бывшей Рос[сийской] империи интернац[иональной] делегацией. И я сам, где и когда только представлялась возможность, указывал на чрезвычайную важность посещения и специально Грузии такой делегацией, как на средство путем наглядного сравнения получить конкретное представление о режиме большевистском, с одной стороны, и социалистическом — или пролетарском — в экономически отсталой стране — с другой. Поэтому, можно только приветствовать грузинских товарищей за то, что по их инициативе и на их средства поедет к ним сравнительно многочисленная компания видных западных товарищей, хотя бы и не избранных партиями и синдикатами14. Не их вина, если эти партии и синдикаты сами этого не сделали. Но почему К[аутскому], Макд[ональду], Де-Брукеру, Реноделю не пришла в голову такая простая мысль, как попытаться, пользуясь финансовой помощью, инициативой и всяческой поддержкой Грузинской республики, организовать настоящую делегацию — вместо того, чтобы ехать в качестве индивидуально приглашенных гостей? Не требуется, кажется особой проницательности, чтобы заранее учесть существенную разницу в значении поездки на Кавказ нескольких, хотя бы и видных деятелей социал[истов], в качестве гостей, или поездке целой коллегии из выбранных и посланных организациями делегатов.

Как бы то ни было, хорошо хоть, что товарищи грузинские придумали такой выход. Теперь, когда непосредственное общение делегатов «Unabh[ängige]»15 и итальянских с московскими вождями III Интернационала16 дало некоторый толчок отрезвлению в лагере западных поклонников большевизма, грузинская экспедиция может сыграть даже очень крупную роль в изменении умонастроения западного пролетариата и его однобокой политики по отношению к советскому режиму и социалистической оппозиции в России.

В первый момент по получении Вашего июльского письма с сообщением о решении высших властей выдать Вам паспорт, я чуть было не впал в оптимизм и готов был считать дни до Вашего прибытия в Берлин. Теперь мною овладело скептическое настроение, и я начинаю побаиваться, что Вас не выпустят. А между тем, в то время, как 1½ или еще год тому назад никакого существенного осязательного результата из приезда сюда Вашего или другого литературно-активного представителя нашего ЦК ждать нельзя было, теперь обстоятельства настолько изменились, что имеется некоторое основание надеяться и на возможность осязательного воздействия на общественное мнение значительных кругов социалистического пролетариата. Но и тогда важен был бы Ваш приезд за границу хотя бы с целью непосредственного ознакомления, а через Вас и товарищей в России, с внутренней эволюцией рабочего движения, с влиянием большевизма на него и с отношением соц[иалистического] пролетариата к тому, что творится в Советской России вообще, и к социалистической оппозиции, в частности. Важен был бы, конечно, и самый факт выступления перед западными товарищами представителя ЦК, только что приехавшего прямо из России, известного циммервальдиста-кинтальца, стоявшего и в России с самого начала революции во главе левого крыла нашей партии. В настоящий же момент, когда и в рядах «центра» — немецкого и французского — начинают с опаской относиться к Московскому «Интернационалу» и к его обаянию в западных рабочих массах, Вас некоторые круги реконструкторов и Unabh[ängige] встретили бы с распростертыми объятиями.

Если Вам каким-то чудом все-таки удастся выбраться за границу советского царства, то нам, конечно, нужно будет сейчас же свидеться. Могу приехать в Берлин, но Вам необходимо и в Париже побыть. Вы могли бы, поэтому, приехать в Цюрих, а отсюда — eventuelle[ment]17! — я бы вместе с Вами поехал в Париж. Деньги на эти поездки я взял бы из того «фонда» (или фондика), который имеется у меня для литературных и других надобностей партийного характера.


***

Принимаюсь за перо после почти двухнедельного перерыва по случаю, главным образом, параличного состояния головы, дававшего мне возможность в минуты некоторого облегчения лишь отвечать на письма из-за границы открытками и небольшими письмами. Теперь столбняк прошел (надолго ли?), и я спешу продолжать письмо к Вам, точнее, к Вам и другим членам ЦК. Дело в том, что на днях я, наконец, получил — благодаря усилиям Сухомлина, находящегося в Милане – материалы и письма, посланные Вами и товарищем N. через итальянцев. Впрочем, уверенности в том, что все материалы, переданные Вами или N. итальянцам для меня, доставлены мне, у меня нет. Письма же я получил от Вас (два: от 30 мая18 и, большое — в 8 листов, от 25/VI19); от товарища N. (также от 25/VI)20 от Р.А. [Абрамовича]21 и Ф.И. [Дана]22 (25 и 28 мая).

Затрудняюсь очень, с чего начать. Экономнее (по времени) и практически целесообразнее было бы, кажется, остановиться только на деловых вопросах, в тесном смысле слова. Так как столковаться письменно по вопросам или разногласиям общим, принципиального или теоретического характера — после столь продолжительного перерыва в наших сношениях и при современных условиях переписки, когда из 5, 6, а то и больше, лишь одно или два [письма] доходят, при этих условиях — нельзя надеяться на то, чтобы опосредственным письмом важнейшие разногласия могли быть ликвидированы. И вот все-таки трудно мне перейти к вопросам чисто деловым, обойдя полным молчанием Ваши замечания по вопросу оппозиции партийной «внутренней политике». Постараюсь, возможно, короче остановиться на этом пункте.

«Ни один из Ваших упреков нам я не могу признать справедливым» — этими словами начинается вторая половина Вашего письма, трактующего о внутренней политике. По-моему, Вы не совсем правильно квалифицируете мои критические замечания, как «упреки». Упрекал я то Вас и других товарищей из ЦК в том, что вы не пользовались теми же оказиями, через которые Вы сносились с Лонге, Адлером, А.Н., и для сношений со мной по тем же вопросам. Можно бы, отправляя письмо Лонге, Адлеру, А.Н., — не говоря уже о Каутском, — приложить письмо и ко мне в том же конверте, с просьбой мне переслать его. Быть может, это дало бы мне возможность предупредить Вас против тех или других слишком поспешных шагов и, уж, во всяком случае, это заблаговременно поставило бы меня в известность относительно Вашей mentalite-on и позиции в сфере нашей интернац[иональной] партийной политике. Вот в чем я действительно упрекал своих ближайших товарищей в России…23 Но, это мимоходом.

Оценка, которую Вы даете большевистскому перевороту и большевистской диктатуре, всецело совпадает с той, которую дает и обосновывает О. Бауэр. С той только разницей, что у него она служит теоретической базой для санкционирования большевистского режима в России — на пользу Запада — и для отвержения его на Западе. Вы же признаете необходимость и обязательность для нас самой резкой борьбы против большевистской азиатчины. Так вот я и нахожу огромное несоответствие, прямо принципиальное противоречие между Вашей оценкой исторического значения большевизма и той, в сущности, не оппозицией, а войной, которую наша партия с Вами во главе ведет против него. Такое противоречие должно, так или иначе, вредно отражаться на политической практике партии и вводить в соблазн или заблуждение нищих духом и слабых волей. Вы ссылаетесь на пример Великой Французской Революции, точнее, на якобинцев 93 г. Этим примером Меринг, да не только социалисты, но и разные радикально настроенные24 буржуазные писатели, политики и простые буржуа, сейчас же после октябрьского переворота старались освятить переворот и все неистовства и варварства большевистской диктатуры. Я на эти ссылки и тыкания нам в глаза Великой Французской Революции отвечал: внешние черты сходства между режимом якобинцев и большевиков, несомненно, имеются, но сходство это приблизительно такое, какое существует между ловкой пародией и оригиналом, или между искусственным подражанием грандиозному стихийному событию и самим этим событием. Социалисты, чуть не в подавляющем большинстве, провозгласили большевистскую победу над всей российской демократией вторым, но гораздо более величественным, продолжением Коммуны, объявившую войну всем реакционным силам Франции с Тьером во главе.

Я им на это отвечал, что и по непосредственным причинам и поводам, и по способам своего возникновения, и по составу и характеру парижской коммунальной власти и, наконец, по всему своему режиму, власть эта, как и революция, вызвавшая ее к жизни, так глубоко отлична от большевистской диктатуры и переворота, приведшего к ней, что воспевать последнюю, как великое воскресение Коммуны, значит — совершать lästerung25 против социализма и самой идеи пролетарской диктатуры. Мое, безусловно, отрицательное отношение к попыткам санкционировать большевистский захват власти и азиатский режим большевистских правителей ссылками то на якобинскую диктатуру, то на Коммуну, нашло себе полное подтверждение в анализе Каутского, с фактами в руках глубокой разницы между этими событиями и большевистской «революцией».

Уже в поведении ленинской группы на первом Лондонском съезде и вызванном ею на нем расколе я видел симптом зарождения внутри российской социал-демократии якобинских тенденций и мелкобуржуазного революционаризма. И сейчас же по окончанию этого съезда, в Лондоне же, я высказал товарищам это свое толкование внутреннего смысла и успеха нечаевско26-бонапартистской кампании Ленина против всех несогласно мыслящих с ним. Но я при этом в «Искре» вспомнил и слова Маркса о событиях, совершающихся дважды в истории. — Если в первый раз, как трагедия, то во второй — как фарс. Но и фарсы исторические бывают различны. Большевистский якобинизм — это трагическая пародия на психологической основе геростратизма и «сверхчеловеческого» аморализма. Тот факт, что партия под знаменем марксизма соединяет, даже старается соединить в себе как раз наиболее отрицательные отталкивающие черты якобинской диктатуры 93 года 18 столетия, уже сам по себе набрасывает тень на ея морально-политическую физиономию.

Правда, значительно то, что сто с лишним лет тому назад являлось, или могло являться, неизбежным злом, стихийным продуктом стихийного развития революционных событий, теперь в 20-м веке, для партии, сложившейся на идейной почве марксизма, в атмосфере высокоразвитого международного революционного движения пролетариата — преступление против социализма, позорящее это движение и вносящее в него деморализацию. Преступно было зачатие большевизма, и преступлениями сопровождался его рост. Не из полемического задора, а из глубокого убеждения я характеризовал 10 лет тому назад ленинскую клику прямо — шайкой черносотенцев и уголовных преступников внутри социал-демократии27. Такого же характера методы и средства, при помощи которых ленинцы достигли власти и удерживают ее в своих руках. И все же мы должны были бы все это in Kauf nehmen28, если бы большевизм в такой же мере, как якобинизм в Великую Французскую Революцию, был у нас единственной силой, стремящейся последовательно выполнить исторические задачи российской революции. Если бы большевизм был, в самом деле, таким же исторически-законным явлением, каким был якобинизм 1792–3 г., то наша партия, борющаяся против него, играла бы роль жирондистов в рос[сийской] революции. Но ведь жирондисты представляли, конечно, не из корыстных расчетов или сознательной солидарности с капиталистами — не тот класс, представителями которого выступали якобинцы. А мы — противники большевиков, именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата, отстаиваем их и честь его международного знамени — против азиатчины, прикрывающейся этим знаменем.

Коротко: если большевики и только они выполняют у нас надлежащим образом исторические задачи революции, как якобинцы в свое время во Франции, то борьба наша против них по существу контрреволюционна. Наша прямая обязанность, наш революционный долг, вступить в их ряды и если уже делать оппозицию, то крайне осторожную, частичную и, разумеется, благожелательную. Идеология возведения большевистской азиатчины в ранг диктатуры Горы29 служит для мнимо радикальных националистов в рядах так называемого центра для оправдания своей противоположной позиции по отношению к своим и русским «коммунистам». И в этой двуликости австрийского центра и охотно идущих за ним в этом пункте и видных представителей «II Интернационала» проявляется грубейший национально-партийный, а в известной мере и просто национальный эгоизм у одних из них, а у других присоединяется к этому еще огромная доза моральной трусости и беспардонный оппортунизм.

Далее Вы полемизируете против моей «характеристики» в «R[ep] R[usse]»30 нашей партийной политики как «октябристско-либеральной времен весны». Прямо, без обиняков, скажу, что не понимаю, как не могу даже припомнить, в какой идейной ассоциации, я употребил такую паскудную квалификацию, как «октябристской». Этим атрибутом я перед Троцким характеризовал его и его сторонников поведение в роли сверхпартийных «объединителей» партии. Но я не только головой, вполне сознательно, но и в глубине души, психологически бесконечно далек от подобного отношения к поистине героической позиции своих товарищей в их внутренней политике. Поэтому, читая в Вашем письме мое словосочетание «октябристско-либеральной», я покраснел от стыда и возмущения против себя за такую неосторожность в выражении своей мысли. Но я помню, что я, собственно говоря, не давал характеристики, а ограничился лишь очень осторожным и условным выражением некоторого скептицизма по отношению к тактике борьбы за «демократизацию Советов». Свое скептическое отношение я выразил словами: «напоминает отчасти» (может быть, я употребил слова: в некоторой мере) тактику и надежды земских либералов в моменты, когда наступило некоторое ослабление режима безграничной бюрократической необузданности. «Напоминает» еще не означает тождественности и равноценности явлений. Вообще все мои замечания31 о «внутренней политике» партии, по тону и духу, проникнуты такой сердечной симпатией и близостью к ответственному кругу товарищей в России, что с трудом понимаю, как Вы усмотрели «упреки» в моем «комментарии» к Вашему и Ф.И. [Дана] письмам, т.е. к напечатанным примечаниям из них. Оно продиктовано было стремлением дать некоторое объяснение к повороту в политике, о которой шла речь в письмах, но в крайне бережной форме, скорее невольно, чем преднамеренно, выражены волновавшие меня недоумение и тревога.

По существу же я и теперь нахожу некоторую аналогию между политикой земского либерализма, когда и поскольку она направлена была на преодоление бюрократического абсолютизма их путем органического развития местного самоуправления, и политикой, рассчитывающей преодолеть большевистской режим, путем «демократизации Советов» — в оковах этого режима, лишающего оппозицию всякой возможности вести широкую борьбу за их демократизацию. Сходство я вижу в том, что в обоих случаях мы имеем дело mit einer Art Aushöhlungepolitik32, имеющей, как мне кажется, на почве и в тисках большевистского режима еще меньше шансов на успех, чем при царском абсолютизме. Вот существенный смысл моего замечания, истолкованного Вами, как упрек или желание с моей стороны дискредитировать Вашу партийную позицию.

Вы настаиваете на коренной принципиальной разнице между нею и либеральной в момент либеральных веяний и чаяний. Разница эта заключается, по-вашему, в том, что в то время, как либеральная оппозиция представляла другой класс, чем царско-дворянский режим, антибольшевистская социал-демократия ведет борьбу против власти, представляющей тот же класс, что и она. Борьба, в данном случае происходит внутри одного и того же класса, между двумя его фракциями. Я это, и то с оговорками, допускаю для, приблизительно, первого полугодия большевистского господства, или, максимум только для целого года. Соглашусь, однако, на минуту, с Вами. Но какое же имеет отношение к нашему разногласию в данном вопросе указываемый Вами момент? Если бы я новой партийной тактике противопоставил повстанчески-террористическую, военно-заговорщическую подготовку вооруженного восстания и т.д., выдвинутый Вами принципиальный аргумент был бы для меня понятен. Правда, большевики (о немецких бывших мажоритетах я не говорю33)34 показали нам беспримерно яркий образец кровавой борьбы пролетарской (якобы) партии против другой. Но я-то с не меньшей ясностью и решительностью, чем наш ЦК высказался, с самого начала, не только против интервенции, но вообще против военно-заговорщических методов борьбы с большевиками и против тактики, приуроченной специально к подготовке вооруженного восстания. Но в силу указанного Вами в письме соображения, но это — в данном случае не существенно, — я считаю теперь нужным только подчеркнуть, что, так как моя тактическая линия (в основе) в борьбе с большевизмом, всегда совпадала с Вашей и вообще нашего ЦК, то Ваш довод против моего сопоставления партийной «Aushöhlungepolitik» (употребляю это выражение, за неимением другого, быть может, более удачного) с, как мне кажется, аналогичной политикой и чаяниями либеральной оппозиции, в свое время, непонятен мне. Не могу же я предполагать, что Вы вдруг заподозрили меня в авантюристских, революционных симпатиях и тенденциях, а тем менее, в замыслах такого рода.


***

27/IX. Продолжаю снова после перерыва по независимым от меня обстоятельствам, между прочим, и потому, что в последнее время мне сравнительно много приходилось и приходится тратить время на пересылку документов, всякого рода материалов и на заграничные письма, отклики на письма и т.д.35

Но я против тактики концентрации сил социалистической оппозиции и недовольных слоев демократических масс на подготовке и организации вооруженного восстания отнюдь не потому, что считаю последнее незаконным, антисоциалистическим или антиреволюционным способом борьбы против власти, «представляющей тот же класс», что и социал-демократия, и вся социалистическая оппозиция. Во-первых, я отрицаю, что большевики представляют теперь — не в декретах и на парадных «конгрессах», а в действительности — пролетарские и крестьянские массы России. Уже два года тому назад я заявлял и на бернской конференции с полным убеждением повторял, что большевистская власть является диктатурой не пролетариата, а над пролетариатом (и крестьянством)36. А дальнейшее вырождение так называемой советской власти укрепило меня только в этом убеждении. Вы говорите, что нельзя «свести большевизм к господству люмпенов и садистов», что среди так называемых «центристов» и «реконструкторов» немало охотников (особенно из лагеря тех, у кого теоретическая или политическая совесть не совсем чиста — во главе их стоят Ф. Адлер, О. Бауэр, Лонге и т.д.), так вульгарно, семплицистски [истолковывать] мое отношение к большевизму, это вполне понятно. Но Вы-то и другие друзья в России, надеюсь, помните, что я уже непосредственно после лондонского coup d'etat37 бесконечно далек был от симплицистского объяснения тогда еще только зарождавшегося большевизма, а после по разным поводам указывал и подчеркивал его историческую подоплеку и его historisches Wesen38. Каутскому я формулировал свое отношение к большевизму в следующих словах: «Der Bolschewismus ist jedenfalls eine grosse Welthistorische Erscheinung, die flüchtig, nebenbei nicht erklärt werden kynn. Ich senne mich danach, innere Ruhe und Zeit zu finden, um mich, in das Studium seiner historischen Wurzeln zu vertiefen»39. Но тут же заметил: «aber erklären und begreifen ist füк mich keineswegs gleichbedeutend mit Rechtfertigung, Sanchionierung»40 и т.д. Болото, распространяющее заразные болезни, чума, микробы, отправляющие на тот свет сотни тысяч человеческих существ, великое землетрясение, разрушающее и уничтожающее целые города и населенные области, наконец, последняя всемирная война или нашествия гуннов или монголов — все это очень внушительные явления, имеющие самые серьезные основания и объяснения, но отнюдь не вызывающие у нас благоговейного трепета. Человеческие действия, разрушающие самые основы общечеловеческой культуры и прогресса, индивидуумы и группы, воскрешающие варварство и жестокости, бесчеловечие давно прошедших времен — должны быть квалифицированы, как niederträchtig41. Представление об историческом raison d'etre42 большевизма, о наличии причин, вызвавших его на авансцену истории, ничуть не вытесняет из моего сознания того факта, что большевики достигли власти путем грубейшего, бессовестного обмана пролетарских и солдатских масс, средствами невероятно-демагогическими и преступными, и что охраняют они свою власть, с одной стороны, путем превращения одних элементов народа в своих преторианцев, других — путем развращения и превращения в привилегированное сословие, жизненно столь же связанное с большевистской диктатурой, как помещичье сословие и старое привилегированное чиновничество и офицерство с царским режимом, а с другой — террористическими средствами неслыханного произвола и бесчеловечным подавлением слабейших проявлений недовольства подавляющего большинства народных масс и социалистической оппозиции. Я вполне допускаю, что за три года царствования большевиков люмпены, на которых они опирались в первое время все, или в огромном большинстве, успели уже превратиться в почтенное сословие «убежденных» сторонников и охранителей большевистской власти. Но зато немалое число настоящих или полубольшевиков за эти годы превратились в моральных люмпенов, занимающих военные, полицейские и штатские высшие посты в военной и гражданской армии «советской» власти. Не знаю, много ли «садистов» в этой армии или во главе ея. Но, признаться, вполне допускаю, что недоброй памяти Урицкий был садист, что Дзержинский чистейший психопат, и что в бесчисленных чрезвычайках немало таковых мужского и женского пола. Допускаю, с другой стороны, что сохранился еще очень небольшой контингент большевиков, верующих в необходимость и благотворность большевистского режима. Деникинские, врангелевские и другие черносотенные банды столь же по-большевистски, а местами и еще более варварски, чем самые левые заправские большевики, расправляющиеся с населением «завоеванных» ими областей43, польская оффензива44 — все это служит на пользу «советской» власти и парализует или ослабляет в некоторых кругах антибольшевистское оппозиционное настроение. Наконец, быть может, — я не могу отсюда судить, — вводят ли Вас [в заблуждение] односторонние сообщения случайных и поверхностных наблюдателей, — или нет — в самом деле, и в некоторых численно ничтожных слоях населения, не входящих в состав привилегированных, проявляется даже нечто вроде большевистского патриотизма. Но при царском режиме ведь 9/10 крестьянско-рабочих масс, если не больше, телами и душой преданы были царю и являлись опорой власти, угнетавшей и порабощавшей их. И разве среди чиновничества, офицерства и дворянства мало было честных людей и искренних идеологов полукрепостнического строя? Однако, никогда никому из революционеров или даже либералов не приходило в голову считать этот строй «народным», признавать царско-бюрократический абсолютизм или «диктатуру» диктатурой хотя бы одной только части народа («меньшинства»), за освобождение которого от этой диктатуры они боролись. Точно или приблизительно, как и аналогичные явления и в «советской» России могут служить основанием для квалификации большевистского самодержавия, как «диктатуры» хотя бы только одной части пролетариата. Революционная внешность, социалистическое прошлое теперешних наших самодержцев, их геростратовски-революционные парадирования, при помощи которых они обманывают весь мир, налагают на нас тем большую обязанность вскрывать их преступное шарлатанство и сущность их диктатуры, которая на деле является диктатурой группы людей, деморализующей и организующей сотни тысяч вчерашних или позавчерашних рабочих, крестьян, солдат и всякого рода мелких буржуа в новое господствующее сословие, на которое они опираются и при помощи которого диктаторствуют над полуторастамиллионным населением, в том числе и над уцелевшими остатками нашего пролетариата.

Но я готов допустить, что я, будучи за тридевять земель от России, да еще при полной отрезанности от нея, ошибаюсь относительно аморального характера и вообще состава социальных сил, составляющих главную армию и опору большевистской власти, что Вы гораздо лучший судья в этом отношении. Но, и допуская, что она опирается действительно на часть рабочих и крестьян, что она представляет хотя бы меньшинство, но все же меньшинство того же самого класса, жизненные интересы которого отстаивает и социалистическая оппозиция, я все-таки остаюсь при том убеждении, что в борьбе с этой властью мы имеем право прибегать к таким же средствам, какие мы считали целесообразными в борьбе с царским режимом. Как! Разве знамя коммунизма дает иммунитет на варварское угнетение и закрепощение полуторастомиллионного населения? Разве оттого, что победоносная аракчеевщина45 торжествует свои оргии в коммунистическом облачении, она становится силой, менее дикой, менее варварской и менее бесчеловечно-жестокой по отношению к трудящимся массам, чем аракчеевщина первобытная, чуждая всяких хитростей и современных идеологий? И, наконец, если полумиллион или хотя бы целый миллион сторонников и охранителей большевистской диктатуры и принадлежит по своему происхождению в огромном большинстве к крестьянско-рабочей массе и к идейной интеллигенции, и состоит даже из людей, серьезно воображающих себя коммунистами и революционным авангардом всемирного пролетариата, призванным спасти все человечество, разве это обстоятельство лишает это сравнительно ничтожное меньшинство полуторастомиллионного населения характера неограниченно властвующего над ним сословия или класса, сменившего помещиков, царское чиновничество и офицерство и царских охранников? И, если уже вооруженную борьбу против большевистской власти считать гражданской войной «внутри одного класса», то ведь вина за эту войну, пожалуй, в еще большей мере, чем вооруженные восстания против царизма, падает или пала бы на безграничное самовластие большевиков, железом и кровью подавляющих всякие усилия иными путями идти к ликвидации их аракчеевски-крепостнического режима. Тот факт, что законность или необходимость этого крепостнического режима мотивируется, хотя бы и искренно, соображениями революционно-социалистическими или коммунистическими, не ослабляет, а усугубляет необходимость войны против него на жизнь и смерть, — ради жизненных интересов не только русского народа, но и международного социализма и международного пролетариата, а быть может, даже всемирной цивилизации.

И вот, несмотря на все это, я уже летом [19]18 г., как только до меня дошли слухи — очень смутные и неопределенные — не то о попытках, не то о стремлении социалистической демократии (или некоторых элементов ея) вступить на путь вооруженной борьбы с большевиками, засел за статью под заглавием: «Revolutionarer oder reaktionarer Umsturz»46, в которой я пытался обосновать свое отрицательное отношение к этому пути. Но я исходил в своей аргументации исключительно из точки зрения целесообразности и интересов демократических масс и социалистической оппозиции, а отнюдь не с той, которую Вы теперь выдвигаете на первый план. Наше морально-политическое право на борьбу с большевиками всякими, хотя бы и военными средствами, являлось и является для меня предпосылкой, не требующей доказательств, и вытекающей из того факта, что «советская» власть также мало, как царская, или даже еще меньше, способна добровольно отказаться от своего деспотического режима и потому, как и последняя, осуждена на насильственное низвержение. Но в то время как движение против царско-бюрократического самодержавия было и не могло быть не чем иным, как революционным, в движении антибольшевистском участвуют и элементы реакционные. И при царизме враги существующего режима распадались на два лагеря: социалистический и буржуазный. Но как далеко буржуазная оппозиция ни отставала от социалистических партий, она все же была прогрессивна и, в широком историческом смысле, революционна. Потому, принципиально, для социалистической демократии допустима была, в известных пределах и случаях, и поддержка буржуазной оппозиции. Но на деле не социалисты ее поддерживали, а, наоборот, ей волей-неволей приходилось их поддерживать вообще и в деле подготовки пролетариата к доминирующей роли в революции, в частности. Антибольшевистская же буржуазная оппозиция реакционна и стремится использовать падение большевиков для водворения диктатуры контрреволюции и для полного подавления всей демократии. Предупредить эту перспективу могло бы только самостоятельное широкое народное движение, которое сознательно направлялось бы к решительной ликвидации большевистской диктатуры хотя бы путем такой же или аналогичной оффензивы на «советскую» власть, какой низвергнута была царская власть. Но большевистский режим поставил народные массы и социалистическую оппозицию в условия, бесконечно более тяжелые для развития самостоятельного движения в народных низах и для подготовки их к победоносной атаке на существующую власть, чем царский режим. Буржуазная же оппозиция, наоборот, оказалась в гораздо более благоприятных условиях, чем при старом режиме для энергичной борьбы с существующей властью и для приобретения в этой борьбе такой доминирующей роли, которая обеспечила бы полную победу над всей демократией в момент падения этой власти. И именно устремление всех или главных сил социалистической оппозиции на организацию вооруженных восстаний, на военные заговоры и т.п. — неизбежно должно было вести к такому исходу антибольшевистского движения47.

Но если избавление от «советской» диктатуры не может быть достигнуто без нового государственного переворота, а подготовка революционно-демократического переворота до крайности затрудняется, можно сказать, исключается самим положением, всей совокупностью условий существования пролетариата и социалистических партий под советским режимом, то сам собою навязывается вопрос: где же выход из этого тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической «интервенции» против большевистской политики террористического подавления всякой, самой мирной пролетарской и демократической оппозиции и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции. А так как о достижении такого интернационального вмешательства во внутренние дела «Советской России», ввиду всемирно распространенной иллюзии о пролетарски-коммунистическом характере большевистской диктатуры, и думать нечего было, то, прежде всего, необходимо было подумать о пути и средствах к освобождению социалистических масс на Западе из плена у этой иллюзии. Отсюда — предложение социалистическим партиям (при участии синдикатов, конечно) совместно организовать и отправить в Россию большую интернациональную комиссию для разностороннего и основательного изучения действительного характера, функционирования и последствий «советского» режима и для ознакомления с положением и настроением широких масс населения.

Помощь должна была выразиться, главным образом, в организации широкой, интернационально объединенной и энергичной кампании среди пролетарских масс [Запада] против большевистского варварства, и в настойчивом предъявлении руководящими центрами этих масс советской власти, от их имени, требования таких уступок социалистической оппозиции, которые делали бы для нея возможность легально отстаивать интересы российской революции и трудящихся масс. Такого рода энергичная интернациональная кампания подняла бы дух разочарованных, измученных гражданской войной, физически обессиленных хроническим голодом и потерявших веру в свои силы народных, особенно городских, масс и влила бы в них надежду на серьезную помощь со стороны социалистического Интернационала. Уж одно это могло бы в очень значительной мере препятствовать зарождению и распространению в них готовности ждать спасения хотя бы от колчаковско-юденических банд48 и антантовской интервенции49. Поскольку же большевистския власти, под давлением международной социал-демократии, делали бы уступки социалистической оппозиции в России, открывало бы это хоть некоторый простор для легальной политической и организационной работы в демократических массах, она получила бы возможность сплачивать эти массы вокруг своего знамени и вызвать к жизни самостоятельное народно-революционное движение, направленное против двух фронтов: против внутренней реакции, поддерживаемой интернациональным империализмом, и против большевистской контрреволюции. В атмосфере внутреннего и международного социалистического движения против обоих этих врагов демократии и лозунг «демократизации Советов» мог бы временно, пожалуй, сыграть положительную революционную роль, как средство особенно яркого изобличения перед всем миром всей лжи и лицемерия советских диктаторов. И очень может быть, что на упорном сопротивлении демократизации Советов большевики сломали бы себе шею. Это была бы особенно жестокая, но вполне заслуженная кара со стороны истории.

Но о выступлении западной социал-демократии против тиранической диктатуры большевиков в России и теперь еще приходится говорить только, как о чем-то желательном и необходимом для спасения русской демократии, ея завоеваний в февральской революции.

Вы знаете также, какую жалкую роль в деле организации интернациональной анкеты в России играли представители правого крыла Интернационала и как предательски вели себя в этом деле «левые», «центристы» и спекулирующие на левизну других — австрийцы с Ф. Адлером во главе. И те, и другие предпочли ограничиться гораздо более простой и, при данном положении вещей на Западе, гораздо более легкой задачей, бороться против военной интервенции и помощи Антанты Колчакам, Юденичам, Деникиным и т.д. Но уклоняясь от интервенции против большевистской политики террористического подавления социалистической оппозиции и проявлений недовольства демократических масс и даже просто санкционируя эту политику, наши западные товарищи этим фактически ослабляли эффект и умаляли значение их выступлений против реакционной русской политики антантских правительств. И та принципиальная оценка, которую Вы даете большевистской диктатуре и которую О. Б[ауэр] так тщательно «обосновал», принципиально и теоретически оправдывает однобокую и объективно предательскую, по отношению к русскому пролетариату и русской революции, — позицию интернациональной социал-демократии в основном вопросе современной русской жизни. Возведение большевизма в ранг якобинизма Великой Французской революции, да еще гораздо большего всемирно-исторического значения, способствует дальнейшему укоренению, увековечению в западном пролетариате роковой иллюзии о всемирной пролетарско-коммунистической миссии большевизма, роковой, не только для нашей революции, но и международной социал-демократии. Благодаря этой иллюзии наши красные аракчеевы пользуются таким обаянием в революционно настроенных массах Запада и имеют полное основание претендовать на монопольное господство, на диктаторскую гегемонию в международном революционном движении. Дезорганизация последнего, идейный хаос в нем и страшное понижение морально-политического уровня развития в социалистических массах — вот к чему ведет влияние большевистских диктаторов на эти массы. И, в довершении всего, оно в чрезвычайной мере облегчает вождям интернациональной реакции сплачивать вокруг себя, под флагом антибольшевизма, не только капиталистическую буржуазию, но и полупролетарские и даже, отчасти, пролетарские элементы, на борьбу во имя культуры, «цивилизации» и свободы, против всей международной социал-демократии, дезорганизованной и внутренне ослабленной50. Вот почему я так восстаю против бауэровской (и Вашей тенденции) идеализации большевистского захвата власти и большевистской диктатуры в России.

Несколько слов о моей характеристике лозунга «демократизации Советов». В Вашем большом письме он действительно имеет другой смысл, чем тот, в каком я его понял. Мотивы его выставления, как Вы их излагаете в этом письме, по существу тактического характера, и настолько оправдываются указанными Вами обстоятельствами, что я, по крайней мере, отсюда, из моего «прекрасного далека» не могу, и охоты не имею, возражать против нового лозунга нашей партии. В первых же письмах, особенно Ф.И. [Дана] мотивировка и освещение его очень мне напомнили обоснование необходимости перехода к экономической агитации «теорией стадий». Ведь группа «О[свобождение] Тр[уда]»51 и затем «Искра»52 отнюдь не были противниками этой агитации; как раз наоборот, мы только восставали против теоретического обоснования ея и вытекавших из него односторонних практических тенденций и лозунгов нашего движения. Ну, я очень рад, что неправильно понял Вас и Ф.И. Я не хочу этим сказать, что я всецело убедился в безусловной правильности принятой нашим ЦК позиции в вопросе о «демократизации Советов». Может быть, Вы все-таки ошибаетесь. Но я признаю неправильной, односторонней свою оценку или толкование Вашей позиции. Но мне, опять таки, думается, что — помимо исключительно благоприятного стечения обстоятельств — без самой активной помощи со стороны Интернационала, наша социалистическая оппозиция и во имя демократизации Советов не сможет развернуть широкую, мало-мальски успешную кампанию против большевистского режима.

Еще несколько слов об Интернационале. Прежде всего, одна, но очень существенная фактическая поправка. Вы говорите, что в решении покинуть II Интернационал Вас поддерживает, главным образом, «общий дух остатков старого Интернационала», «та единственная, простая спайка, которая их сейчас объединяет», именно: «примат национальных соображений и интересов над объединяющим социальным содержанием рабочего движения». При этом Вы перечисляете ряд национальностей, использующих II Интернационал, главным образом, «для того, чтобы добиться поддержки своей независимости, укрепить свое положение в своей стране и т.д.». А на деле латыши, чехи, поалей-ц[ионисты] и, кажется, даже финляндцы оставили II Интернационал. Во всяком случае, ни одна из этих нац[иональностей] не послала делегатов на Женевский конгресс53. А на Люцернской конференции54 делегаты всех их, включая и «палест[инских] евреев», (не помню точно, как вотировали и держали себя финляндцы) шли не с «правыми», а за «левыми» или «центристами». В Женеве же даже армянских делегатов не было55. Что касается бельгийцев и поляков, то их национальные интересы гораздо усерднее ограждаются антантовским Интернационалом, чем старым социалистическим Интернационалом. Эти последние нации абсолютно не нуждаются в поддержке международного пролетариата; в критический же момент решительных поражений от большевиков Дашинский аппелировал не ко II Интернационалу (во всяком случае, не к нему специально), а письмом в L'Humanite, орган центристов, стало быть, если не исключительно, то главным образом, к партиям, выступившим из II Интернационала. Кампания же против антантской помощи полякам велась в одинаковой мере активно «остатками старого Интернац[ионала]», как и его противниками. Во главе же этой кампании шла Labour Party и активную роль в ней играла также бельгийская рабочая партия, которая по Вашему априорному предположению, также остается в Интернационале, главным образом из национальных соображений. За исключением армянской республики ни одно из новообразовавшихся демократических государств не нуждается в защите международного пролетариата, как Грузия. И если бы у наших грузинских товарищей национальные соображения доминировали бы над интернациональными, то они так же поспешили бы оставить II Интернационал, в расчете приобресть симпатии и поддержку доминирующих теперь в пролетариате левых, большевистски и полубольшевистски настроенных элементов, что отнюдь не лишило бы их и поддержки со стороны «остатков старого Интернационала», с Labors Party и «Амстердамским» международным центром крупнейших профессиональных организаций56 во главе. Что наши старые, испытанные в многолетней революционной борьбе, грузинские товарищи, стоящие во главе Грузинской республики стараются заручиться общественным мнением международного пролетариата в пользу своей родины, непрестанно угрожаемой большевистским и антантским империализмом, это не только не противоречит интернациональным интересам пролетариата, но, наоборот, диктуется и ими. Разве не в интересах всероссийской и «международной» социалистической и пролетарской демократии существование такого пролетарского оазиса в одном из отдаленных углов или окраин бывшей Российской империи, население которой стонет, погибает в невыразимых муках от большевистской или красной и не прикрыто контрреволюционной азиатчины? Разве же в интересах международной социал-демократии отстаивание неприкосновенности этой действительно пролетарской республики против варварских посягательств на нее со стороны этих мощных врагов всякой истинной демократии? Ведь Грузия представляет собой блестящий пример экономически отсталой страны, в которой политически господствует рабочий класс, с полным сознанием того факта, что страна только что вступила в буржуазно-демократическую фазу своего развития, и что его те же социально-политические задачи объективно определяются историческими пределами и природой этой фазы развития.

Но и социалисты таких демократических республик, в которых они и пролетариат не у власти, но которые, как, например, Эстония и Латвия, находятся под постоянной угрозой стать добычей международного империализма, или быть раздавленными российской контрреволюцией под красным знаменем большевиков, или под белым знаменем черносотенцев, и социалистические партии этих стран, имеют, по-моему, принципиально вполне законное право и даже обязаны заботиться о том, чтобы Интернационал брал их жизненные интересы под свою защиту против угрожающих им опасностей извне. Апеллируя к Интернационалу, как к своей верховной международной инстанции, для разрешения международных конфликтов и для защиты слабых наций, угрожаемых в своем существовании, социалистические партии этих наций, ставят всю свою внешнюю и внутреннюю политику под прямой контроль интернациональной социал-демократии и способствуют укреплению и углублению международных связей всемирного пролетариата. Конечно, как во всех человеческих делах, и в данной сфере возможны злоупотребления, увлечения, уклонения от принципиально правильной социалистической позиции. Все это, само собою, разумеется. Но единственная гарантия против попыток, с чьей бы то ни было стороны, «использовать» международный пролетариат в интересах национальных, в ущерб интересам интернациональным и принципам социалистическим, заключается не в огульном, простом отрицании правомерности первых (в исторически создавшейся и еще, объективно, прочной атмосфере национального индивидуализма), а в выработке у пролетариата интернационального общественного мнения, с живым горячим интересом и с действительным пониманием относящегося к положению, жизненным условиям и потребностям слабых наций и их трудящихся масс.

Как бы то ни было, Ваша ссылка на роль рабочих партий во II Интернационале, уже потому не имеет силы аргумента в пользу выступления их из него, что она лишена фактической подкладки, ибо большинство этих партий фактически, оставили его, а другие, как польская и бельгийская, решительно не нуждаются в его особом покровительстве и защите.

Гораздо ближе Вы к истине, когда указываете на то, что «остаток работы он (т.е. II Интернационал) посвящает укреплению формальной связи между отдельными секциями рабочего класса». И вполне справедливо так же, что на ней нет и никакой силы, способной руководить мировым движением и отвлечь внимание взбудораженных масс от «московского центра», создать нельзя. Но на кого же падает, главным образом, вина за такое сужение сферы деятельности и внимания старого Интернационала или, точнее, его центра? По-моему, значительная доля ответственности, а, вернее, главная ответственность, за это падает на те фракции, группы и индивидуумы, деятельность которых в национальных и международных рамках направлена не на восстановление возможно большего единства в лагере социалистического пролетариата, а, наоборот, на разрушение этого единства. Их лозунг: «межевание», размежевание и отмежевание (организационное, формальное), разгром старых рабочих организаций, разрушение, превращение в развалины в [течении] многих десятилетий воздвигнутых классовых укреплений пролетариата, с целью, разумеется, потом на этих развалинах воздвигнуть новое, большевистское или полубольшевистское здание — вся эта, своего рода аттиловская57 оффензива разрушительных сил против старой социалистической культуры, питает, поддерживает и укрепляет в противоположном социалистическом лагере одностороннюю тенденцию охранять, спасать единство пролетарского фронта, путем укрепления одной только «формальной» связи между отдельными секциями пролетариата.

Совершенно справедливо, что одними лишь усилиями только над укреплением «формальной связи между отдельными секциями рабочего класса» нельзя создать силу, способную руководить мировым движением, нельзя даже ликвидировать кризис Интернационала. На то, что одних только формально-организационных средств отнюдь недостаточно будет для преодоления глубокого кризиса, которым война и политика социалистических партий во время этой мировой катастрофы угрожали международной социал-демократии, я настойчиво указывал в своей немецкой брошюре летом [19]15 г.58 и затем в своем письме к товарищам в России после Кинтальской конференции59, напечатанном особой брошюрой летом [19]17-го60. Но, если формальная связь между отдельными отрядами пролетарской армии, сама по себе, еще не гарантирует боевой способности этой армии, то, с другой стороны, при отсутствии этой связи, вообще и речи быть не может об интернационально организованной революционной борьбе рабочего класса. Наличность формальной связи между его национальными и классовыми армиями является условием sine qua nоn61, одной из необходимейших предпосылок для развития в его среде и проявления силы, способной «руководить мировым движением». Поэтому, казалось бы, что товарищи, полагающие, что они глубже понимают современные задачи международной социал-демократии, чем вожди II Интернационала, должны бы считать своим долгом, оставаясь в нем, направить все свои силы и всю свою энергию, именно на то, чтобы он вступил на путь, ведущий к осуществлению этих задач. А центристы или, точнее, их вожди, вдохновляемые и подталкиваемые современными бакунистами и бланкистами, с Лениным во главе, направляют свои силы и энергию на то, чтобы довести до «логического конца» стихийную разрушительную работу войны и сознательную, преднамеренно разрушительную работу ленинской гвардии по отношению ко II Интернационалу, и, Last but not least62, по отношению к международному классовому движению пролетариата вообще. Мировая катастрофа внесла глубокое расстройство в Интернационал, она лишила его временно возможности и способности функционировать, она обессилила, но не убила его. В итоге неутомимых усилий ряда социалистических поколений, в результате их огромной исторической работы, в течение десятков лет, создалась интернациональная пролетарская организация, пустившая такие глубокие корни, что даже такая разрушительная стихия, как продолжительная мировая бойня, оказалась не в силах уничтожить, снести ее с лица земли. И вот то, что не под силу было этой страшной разрушительной стихии, считают своим долгом выполнить центристы купно с большевистскими анархистами и бланкистами.

Люцернская конференция приняла решение о созыве конгресса в Женеве, насколько я помню, единогласно, или почти единогласно. Центристы, во всяком случае, участвовали в принятии этого решения. Но вместо того, чтобы, как условлено было в Люцерне, явиться на этот конгресс для совместного обсуждения актуальных вопросов международной социал-демократии с «инакомыслящими» товарищами, центристы в Германии и Франции предпочли, нарушив это соглашение, объявить о своем формальном разрыве со II Интернационалом и подать этим сигнал к выходу из него целого ряда национальных секций. Положительный же лозунг, во имя которого этот, своего рода, coup de etat был совершен, гласил и гласит еще: «реконструкция» Интернационала в полном соглашении и единении с III Интернационалом. Для осуществления этого лозунга и проектируется давно уже созыв конгресса социалистических партий, порвавших со II Интернационалом, но не присоединившихся еще к III-му. Но вся эта затея ведет не к «реконструкции», а к новым расколам, к дальнейшему развитию и обострению смуты в революционном движения пролетариата, к затягиванию нашего интернационального кризиса, лишающего революционный пролетариат возможности противопоставить крепко сплоченный единый фронт сплачивающимся для крестового похода против социализма силам международной капиталистической и империалистической реакции.

Уже первые же шаги, точнее, предварительные шаги на пути к «реконструкции» уже достаточно наглядно выявили эту объективную тенденцию «организационного» лозунга «реконструкторов». Московско-питерские диктаторы III Интернационала о соглашении о переговорах с партиями, вышедшими из II Интернационала, как равные с равными, на основе равноправия договаривающихся сторон, и слышать не хотят. С великим презрением они отвергают самую идею «реконструкции»; гневно и с угрожающим тоном они от западных социалистов, падавших перед ними ниц и певших им гимны, требуют безусловного подчинения и вступления в III Интернационал на условиях ими предписываемых, а отнюдь не выработанных сообща с реконструкторами, как с равноправными товарищами. И одним из этих условий, условием абсолютным, sine qua nоn, является радикальная чистка партий, жаждущих организационного «объединения» с большевиками в новом Интернационале, от всех вождей, которых Ленин и К° считают неблагонадежными или подозрительными. Заранее нетрудно было предвидеть, что осуществление этого требования не может не вести к отколу значительных групп от этих партий, или даже просто к их расколу или полному распаду. Но это далеко еще не все. Под фирмой ЦК «Коммунистического Интернационала» наши Cоветские диктаторы предписывают всем партиям, стремящимся к «единению» с ними, политику беспощадного разгрома национальных и интернациональных профессиональных организаций рабочего класса, чтобы быть допущенными в Лоно интернациональной церкви большевистского анархо-бланкизма, необходимо взять на себя обязательство систематически и с энтузиазмом работать над разрушением, до самого основания, грандиознейших пролетарских крепостей, сооружавшихся в течение многих десятилетий целым рядом поколений пролетариев в их, подчас, героической классовой борьбе с капиталистами. И легко представить себе, какая гражданская война, какие ожесточенные междоусобия и какой хаос воцарились бы повсюду в рабочем классе, если бы «реконструкция» осуществилась на основе простого присоединения центристских партий к III Интернационалу. И вполне естественно, что в виду этой явно надвигающейся перспективе, ультимативные требования Ленина, Троцкого и К° вызвали, можно сказать, панику в кругу политически наиболее зрелых лидеров центристских партий и групп. Ведь некоторые из них сами уже подвергнуты анафеме и осуждены диктаторами III Интернационала на изгнание за контрреволюционность, соглашательство с буржуазией и т.д. и т.д. А скольких ждет еще та же участь по обвинению в «укрывательстве» первых или в «пособничестве» им хотя даже только косвенно? Все эти кандидаты в изгои и другие центристские лидеры, не потерявшие еще политического смысла, у которых не атрофировано еще чувство ответственности, встревожились и в душе, наверное, проклинают большевиков с их III Интернационалом. Но они слишком связаны своей политикой по отношению к большевикам с момента захвата ими власти, чтобы осмелиться пойти на принципиальный разрыв с ними. Крайне трудно решительно пойти по этому пути после того, как они в течение трех лет изо всех сил соревновались с большевистскими агентами на Западе в воспевании большевистской диктатуры, как коммунистической диктатуры рабочего класса России, открывающей эпоху всемирного торжества коммунизма. Превознося так долго до небес советскую власть и ея режим, внедряя в рабочие мозги, потерявшие под влиянием мировой катастрофы психическое равновесие и взбудораженные революционными событиями, представление о большевиках, как об авангарде всемирной пролетарской революции, и об их вождях, как об исторически призванных освободителей всего человечества от капиталистического ига, руководящие элементы Центра немало содействовали созданию в рабочих массах умонастроения, не допускающего «реконструкцию» Интернационала вне Московского III Интернационала, возглавляемого и диктаторски управляемого московскими и питерскими властителями России. Руководителям центристской оппозиции против диктаторских замыслов Ленина и К° по отношению к западному пролетариату, приходится, поэтому, ограничиться критикой некоторых условий допущения в III Интернационал и попытками выторговать смягчения одних из них и отмену других, уже совершенно уничтожающих даже тень «автономий» у партий, присоединяющихся к нему. Но большевики твердо держатся девиза: sic volo, sic jubeo63 и об уступках разговаривать не хотят. А, c другой стороны, более чем сомнительно, чтобы в среде самой оппозиции могло быть достигнуто единение по вопросу о максимуме или минимуме уступок большевистским притязаниям. Не следует упускать из виду и то, что только в Германии (да еще в Англии — Independent Laubor Party) центристы организованы в самостоятельную партию; однако и здесь большая половина откололась от партии и ушла к «коммунистам», как только оппозиция резко и определенно высказалась против безусловного подчинения приказам большевистских вождей большевистского Интернационала. И я далеко не уверен, что и в среде оставшихся в партии членов нет крупных разногласий по вопросу об условиях вступления в него — о максимуме или минимуме уступок домогательствам его русского центра. Но в тех партиях, которые хотя и вышли из II Интернационала, но сохранили еще свое старое организационное единство и обнимают все наличные течения социал-демократии, разноголосица по этому вопросу принимает характер чуть не вавилонского столпотворения. В каждой из этих партий, или, по крайней мере, в большинстве из них, имеются, во-первых, явные «коммунисты», фактически уже принадлежащие к Московскому Интернационалу. Затем, не малая доля и тех кругов, которые в своей совокупности, составляют центристскую фракцию, тяготеет к Москвскому центру, приблизительно в такой же мере, как «левые» независимые в Германии, когда они еще формально принадлежали к партии. Но и среди настоящей центристской оппозиции далеко не все настолько ослабели в своей вере в коммунистически-мессианскую миссию большевиков, чтобы с легким сердцем решиться на полный разрыв с ними из-за их, чересчур строгих, условий приема в III Интернационал. А с другой стороны, не мало и таких центристов, которые не столько «за совесть», сколько за страх, под давлением морально невыносимой атмосферы большевистски-демагогической травли, афишируют стремление «реконструировать» Интернационал, в тесном единении с большевистскими властителями России. Затем, кроме представителей правого или мнимо правого крыла, очутившихся вне II Интернационала не по своей воле, а в силу формального решения партии, среди самих центристов, отнюдь не все внутренне порвали с ним; наоборот, в глубине души, тяготеют к нему. Мало того, такие видные представители Independent Laubor Party (т.е. самостоятельной центристской партии), как Макдональд, Сноуден, участвовали даже в Женевском конгрессе. Ну, а что касается лидеров австрийской партии, то едва ли не большинство их, по своей mentalite, по своему настроению и практическим тенденциям, гораздо ближе стоит к правым элементам II Интернационала, чем к заправским реконструкторам. Впрочем, австрийские руководящие центры представляют собой своего рода Unikum в международной социал-демократии: у себя дома они очень «умеренны» и, насколько я могу судить на основании, далеко не «глубокого» знакомства, с положением дел в Австрии и внутренней жизнью ея рабочей партии, имеют к этому достаточно реальное основание. У меня, по крайней мере, не хватает духу, с высоты абстрактной принципиальности, осуждать их внутреннюю политику, обвинять их в соглашательстве, в крайнем оппортунизме и т.д. Но они ухитряются при этом выступать на интернациональной арене в роли вождей очень радикальной рабочей партии и грозного обличителя всех социалистических групп и фракций, ожесточенно атакуемых так называемыми «левыми»64 за грехи прошлого, в которых многие или даже большинство этих последних столь же повинны, как и первые, и за стремление, основывать партийную политику на учете реальных сил и объективных возможностей. И если это стремление, проникающее в политику австрийских товарищей, заслуживает безусловного осуждения в большевистском духе, то же во всяком случае не им бы произносить его и подбрасывать полена на большевистский костер для сожжения старого Интернационала и оставшихся в нем партий.

Если Вы себе живо представите разнокалиберность, противоречивость, можно сказать, хаотичность взглядов, тенденций, настроений, симпатий в партиях, оставивших II Интернационал, если, далее, примите во внимание различное соотношение сил и различную степень влияния групп, воплощающих борющиеся между собою течения в каждой из этих партий, то Вы невольно воскликнете: пытаться путем объединения всех этих элементов между собою и с «Москвою», «реконструировать» Интернационал способный направлять всемирное революционное движение, значит, соединять несоединимое и предаваться своего рода маниловским мечтам. Одержат ли при этом решительную победу сторонники безусловного подчинения требованиям диктаторов III Интернационала, или, наоборот, «правые» центристы — в обоих случаях эти «реконструкторские» попытки не могут не дать импульса для вступления кризиса международной социал-демократии в новый, еще более острый фазис.

В заключение остановлюсь еще на Вашем, очень метком и вполне справедливом замечании об «основе», на которой могло бы состояться вступление вообще всех центристов в III Интернационал. Вы пишите: «Если бы немцы, французы, швейцарцы и англичане своим вступлением “расширили“ III Интернационал, то это могло бы совершиться лишь на той же основе, на которой tensions condition65 держится II-ой, т.е. на основе взаимного страхования от общего контроля: вы терпите наши электоральные и иные оппортунистические привески к фразеологическому ультра революционизму, а мы закроем глаза на азиатскую подоплеку вашей “советской” системы». Но разве, «ходатайства» и домогательства центристов относительно смягчения, изменения, а, еще лучше, совершенной отмены драконовских условий приема в их Интернационал не сводятся «к взаимному страхованию от общего контроля»? [Н]о подавляющее большинство центристских лидеров руками и ногами ухватилось бы за предположенный Вами компромисс, если бы только российские хозяева III Интернационала, под давлением внешних обстоятельств, сочли для себя необходимым и целесообразным пойти на уступки центристам и милостиво согласились бы на смягчение некоторых из 21 пункта66 и отказались бы от наиболее драконовских и абсолютно неприемлемых для людей, не желающих отдать себя и весь революционный пролетариат под команду «советских» диктаторов. Они упорно и систематически закрывали себе глаза и плотно затыкали себе уши, чтобы не увидеть и не услышать правды о древнеазиатском режиме этой власти, они все делали, чтобы плач и стоны физически истязаемых и умирающих или вымирающих от хронического голода народных масс в советской России не доходили до западного пролетариата, ибо, ведь, от этих стонов и протестов русских социалистических пролетариев против большевистского варварства даже камни могли бы завопить. А центристская пресса и центристские агитаторы и политики объявляли все это буржуазными выдумками, злостной клеветой, распространяемой империалистскими и всякими контрреволюционерами. Не иллюстрирует ли достаточно ярко беспардонный оппортунизм западных товарищей по отношению к «азиатской» подоплеке «советской системы» и их преднамеренное стремление скрыть эту подоплеку от социалистических масс, не иллюстрируется ли, говорю это, грубо фракционное и национально эгоистическое «умонастроение» руководящих сфер специального центра, хотя бы, например, тем фактом, что Вашу брошюру против террора (издана была мною и С.Д. [Щупаком] на французском языке) они в своей прессе абсолютно замолчали. Я пытался издать ее в Берлине на свой счет (из имеющихся у меня на мои партийные нужды небольшие средства), но и это не удалось. Это один из бесконечного ряда примеров объективно предательского отношения их к подлинной, настоящей русской революции и преступного индифферентизма к безграничным страданиям жертв большевистско-азиатского режима. Мало того: даже резолюции нашего ЦК вообще Kundgebungen67, в которых резко и определенно отмечалась принципиальная тактическая линия нашей партии (например: против интервенции и т.д.) не перепечатывались, поскольку они, сами по себе, ярко освещали ея истинно революционно-социалистический характер. И только, когда московское радио, по тем или иным соображениям «советского» правительства, оповещало мир о каком-нибудь заявлении или выступлении нашей партии или отдельных ея представителей, в смысле и во исполнение упомянутых постановлений «левая» (т.е. и центристская) социалистическая пресса спешила обрадовать своих читателей сообщением о «капитуляции» меньшевиков перед большевистской властью.

Упоминаю я обо всем этом не из чувства реванша, руководиться которым я и в данном случае считал бы так же вредным, дезорганизаторски и разлагающе действующим на интернациональную социал-демократию, как по отношению к социалистам, виновным в патриотически-национальном грехопадении во время войны, а теперь потому вернувшимся к позиции классовой борьбы. Но, ведь, центристы68 принципиально и теперь еще остаются на своей старой принципиальной позиции по отношению к «внутренним делам» большевистской России. Они добиваются «автономии» — одни более, другие менее широкой, а третьи хоть махонькой, но только для себя, для своих партий, а отнюдь не для русской социал-демок[ратической] партии. Им абсолютно необходимо сохранить независимость своей прессы от диктаторских приказов и распоряжений из Москвы; ну, а русским товарищам можно совсем без собственной прессы обойтись. Вообще, для партий социалистических на Западе центристы считают всякие элементарные права и свободы «гражданина и человека» столь же необходимыми, как воздух, пища и свобода движения для отдельных индивидуумов; а русская социал-демократия, русский социалистический пролетариат пускай себе обходятся как хотят, без всех этих элементарных условий существования и развития партийно-политического организма и рабочего движения.

«Вы, самодержцы Советской России, предоставьте нам, западным центристским партиям известную "автономию", не лишайте нас прав и свобод, отвоеванных у буржуазии нашим пролетариатом, терпите наши электоральные и всякие иные привески к фразеологическому ультра революционизму, а мы за то, с своей стороны, "закроем глаза" на все ужасы, творимые большевиками в России, на аракчеевски-крепостническое угнетение ими народных масс в ней, на деспотическое уничтожение варварски-террористическими средствами всех демократических завоеваний мартовской революции, мы по-прежнему будем терпимы, индифферентно относиться к мучениям, которым советская власть подвергает русский народ, будем ей даже петь восторженные гимны, во имя русской и всемирной революции» — такова объективная «подоплека», таков внутренний смысл торга центристов из-за двадцати одного пункта. И не их вина будет, если этот торг не приведет к «реконструкции» Интернационала на основе такого «взаимного страхования от обоюдного контроля». [Политическая санкция69] для такого взаимного страхования содержится в теории Бауэра, отвергающего большевизм для высококультурных стран Запада, но исторически узаконивающего, оправдывающего «азиатскую подоплеку» его системы управления в отсталой России, т.е. системы умерщвления русской революции, деморализации и уничтожения ее пролетарского авангарда, нового порабощения народных масс, и полного разорения огромной страны с ее культурными приобретениями. Принимая же еще во внимание отношение центристов к большевистской диктатуре в России, как к неиссякаемому, по их мнению, источнику и санационному возбудителю революционного сознания и энергии в пролетарских массах всего мира, нужно признать, что вполне логично и последовательно поступают те из них, которые и теперь еще готовы держать свои глаза и глаза масс закрытыми, чтобы не видеть «азиатской подоплеки советской системы», и со спокойной совестью сговориться с ея представителями и охранителями этой системы «реконструкции» Интернационала под их флагом и эгидой.

Я намеревался в этом письме только в немногих словах коснуться позиции реконструкторов или центристов в вопросе о восстановлении Интернационала, и указать на ту плодотворную роль, которую наша партия могла бы играть в настоящий момент в теоретическом и практическом решении этого вопроса. Но письмо разрослось до непозволительных размеров, а я добрался, если можно так выразиться, только до порога принципиальной критики организационной и тактической линии центристов в деле строительства Интернационала. Дальнейшее изложение и развитие моих критических и положительных мыслей на затронутые в письме темы потребовало бы еще несколько десятков страниц. Кроме того, признаюсь Вам, так как я писал письмо без заранее обдуманного плана, то я теперь испытываю логически-архитектурные затруднения в рамках этого письма довести до конца начатую в нем беседу о партийных и фракционных взаимоотношениях в интернациональном рабочем движении и развить свою точку зрения на задачи и позицию нашей партии на интернациональной арене. Так как я опасаюсь, что Вам теперь не до моих писем, то посылаю эти строки В.С. [Войтинскому] с тем, чтобы он сам решил передать их Вам, или нет. При том же у меня рука дрожит и мысли как-то разбегаются в разные стороны, нужно мне, и хочется, написать еще хоть несколько слов и В.С.70 Потому кончаю, хотя обо многом, имеющем прямое или косвенное отношение к событиям в России и другим, хотелось бы побеседовать с Вами. Горячо желаю Вам поскорее выздороветь и возможно большей бодрости. От всего сердца обнимаю Вас.

Ваш П. Аксельрод



Iтеrnational Institute of Social Histiry (Amsterdam). Axelrod Pavel B. Collection. Folder 876. Articles 1920–1927. Россыпь. Оригинал, рукопись, чернила.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация